Параллельные расходятся (окончание)

V

С Ефимом Михайловичем я встретился на малолюдном утреннем Невском. Одетый по мартовской погоде – в тяжелом ратиновом пальто с роскошным мохеровым шарфом на шее и в фетровой шляпе с неширокими полями, он даже среди нарядных прохожих выглядел особенно элегантно. Легкий румянец играл на его щеках, голова, как всегда, была чуть-чуть откинута назад и, казалось, он ни на кого не обращал внимания. Однако, увидев меня, он решительно двинулся навстречу, всем своим обликом выражая удовольствие от этой неожиданности. Признаться, я был польщен: ведь прошло столько времени, после того как я сдал ему последний экзамен, а он все еще помнил меня, одного из сотен курсантов, прошедших перед ним за эти три с половиной года. Впрочем, о феноменальной памяти доцента Полищука его ученики говорили с изумлением. Он мог в ходе лекции, не обращаясь к таблицам, назвать логарифм какого-нибудь числа; скептики проверяли, всё было точно. Я-то подозревал, что это был заранее подготовленный трюк: лектор выучил наизусть один-единственный логарифм, что не сложнее, чем запомнить номер собственного телефона, и каждый раз на лекциях в разных потоках воспроизводил именно его значение.

Я только что получил диплом об окончании училища и ждал направления на работу. Ефим Михайлович заинтересованно расспрашивал меня о планах на будущее, заметив как бы мимоходом: «Конечно, вы будете поступать в аспирантуру?». Я смутился: аспирантуры не только не было в моих планах, но я даже очень смутно представлял, что это такое. «Ну что же, – не возражал мой учитель, – сначала стоит поднабраться опыта, а уж потом, конечно, подумайте и об аспирантуре».

 VI

Спустя лет семь я, преподаватель морского вуза и аспирант-заочник (сбылось предсказание Ефима Михайловича!), на другом конце земли, во Владивостоке, иду по улице своего микрорайона «Вторая Речка», и навстречу мне рядом с высокой худощавой дамой идет – нет, не идет, а шествует – джентльмен в модном плаще и шляпе с неширокими полями. Из-под коротковатых брючин проглядывает полоска черных нейлоновых носков (конечно, японских!) с алой стрелкой. Поднимаю взгляд – и глазам своим не верю: это же Полищук!

– Ефим Михайлович! Как? Вы – и вдруг  здесь!

Полищук подхватил меня под руку и представил своей спутнице, а затем и ее представил мне:

– Валентина Владиславовна, декан физико-математического факультета. Вы знаете, Володя, – вы позволите мне вас так называть – я вернулся! Ах, конечно, ведь вы же ничего не знаете. Во Владивостоке я уже не впервые. Перед самой войной я закончил аспирантуру МГУ, кандидатскую  защитил, смею сказать, блестяще, за несколько дней до начала войны, и меня направили в Красноярск, создавать кафедру геометрии в пединституте. А когда я узнал, что во Владивостоке создается высшее мореходное училище, я все сделал, чтобы попасть туда, с детства мечтал жить на берегу океана, а тут еще и учить будущих капитанов. Почти пять лет работал здесь заведующим кафедрой высшей математики. Вы говорите – «гора с горой», а я вот запомнил первых своих курсантов, не всех, конечно, но самых приметных, тех, кто на лекциях всегда сидел в первом ряду… Теперь они – бывалые капитаны дальнего плавания, а ведь я когда-то даже руководил их первой плавательной практикой! Вы наверняка знаете кого-нибудь из них.

Как мне было не знать!

Е.М. Полищук – начальник кафедры Владивостокского высшего мореходного училища

– Переехав в Ленинград, – продолжил Ефим Михайлович, – я стал работать в ВАМУ и успешно преподавал там почти десять лет. Но все-таки курс математики в инженерном вузе, в том числе и в морском, заканчивается, в лучшем случае, достижениями середины девятнадцатого века. И когда мне предложили во Владивостоке, в университете, кафедру геометрии и высшей алгебры, это было вполне созвучно моим профессиональным интересам, и вот мы теперь здесь – я и мой сын Витя, способный молодой человек, но не в меня – его тянет к искусству, он превосходный рисовальщик, а к математике равнодушен.

– Ефим Михайлович, – осторожно перебил я его, – а чем обусловлен ваш интерес к геометрии? Вот и тогда, в Красноярске, вы заведовали кафедрой геометрии, и теперь, во Владивостоке, – тоже. А что нового может найти в геометрии сегодняшний ученый? «Пифагоровы штаны на все стороны равны», да «сумма углов треугольника равна 180 градусам», да «параллельные прямые не пресекаются»…

– Нет, Володя, вы заблуждаетесь, – мягко поправил меня Полищук. – Это только в Евклидовой геометрии параллельные не пересекаются. А ведь геометрий существует бесконечное множество. В одних из них, как и в жизни, параллельные пересекаются, а в других – расходятся.

Мы остановились около дома с булочной.

– Вот здесь я и живу. Заходите, буду всегда рад вас видеть, а, может быть, и в работе над вашей диссертацией чем-нибудь смогу помочь вам: ведь она, как я понял, хоть и посвящена задачам судовождения, но не обходится без математики.

VII

Однажды я застал у Ефима Михайловича едва ли не десяток студенток, которые старательно вписывали формулы в отпечатанный на машинке текст. «Моя докторская диссертация», – не без гордости пояснил Полищук. На мой вопрос он назвал ее тему: «Континуальные средние и вопросы анализа в функциональных пространствах». По-видимому, мое лицо выразило столь глубокую степень непонимания, что он поспешил разъяснить, что занимается проблемами, связанными с теорией функционалов. Яснее мне ничуть не стало. Ефим Михайлович попытался меня просветить: «Вот вам пример из вашей области знаний. Пусть вам на вашем судне требуется совершить переход через океан из пункта А в пункт Б. Понятно, что кривых, соединяющих точки А и Б, на карте можно провести сколь угодно много, даже если ограничить наш произвол кривыми определенного класса. Чтобы побыстрее попасть в пункт назначения, вы из всех этих кривых выберете те, при плавании по которым судно будет по преимуществу находиться в районах с хорошей погодой и, соответственно, иметь там наименьшие потери скорости. А районов с плохой погодой, где ваше судно будет иметь большие потери скорости из-за ветра и волнения, вы будете, по возможности, избегать или, по крайней мере, находиться в них поменьше. Так вот понятие функционала, грубо говоря, объединяет все ваши кривые и позволит вам выбрать ту единственную, плавание по которой будет совершено за кратчайшее время».

Мне стало яснее, но не намного. По веселым репликам студенток было понятно, что они хорошо разбираются в теории функционалов, и я немножко позавидовал этим девчонкам.

Е.М. Полищук на государственном экзамене в Дальневосточном госуниверситете

«Не огорчайтесь, – добавил Ефим Михайлович, – функциональные пространства – это область математики, доступная немногим избранным. Мои работы, пожалуй, ближе всего к трудам…».  Он назвал фамилию классика, прочно занявшего место в энциклопедиях. Я-то думал, что он давно умер. «Недавно я отправил ему письмо с сообщением о достигнутых мною результатах. Французским я владею так же хорошо, как и английским. И, знаете, что оказалось самым сложным? Выбрать форму обращения к почтенному коллеге! Не "товарищем” же его называть. "Месье” – "господин” так же неуместно, как и "гражданин” – "ситроен”. Еще академик Крылов, Алексей Николаевич, конечно, хорошо вам известный, как-то заметил: «Французы – такой народ, что сказать просто "месье Лебег” – это будет оскорблением, надо обязательно написать "месье Анри Лебег”». Наконец, меня осенило: "Шер ля мэтр” – "Дорогой метр”. Счастливая находка!»

Когда Полищук покидал Владивосток, я помогал ему и его сыну-подростку укладывать вещи в контейнер. Собственно говоря, помощь моя была вовсе не нужна: весь домашний скарб математика вместе с его рукописями и книгами едва закрыл дно контейнера. Ефим Михайлович даже не упаковал книги в коробки, как обычно это делается, а приносил их кипами прямо к контейнеру и там разбирал: эту с собой, а эту – на выброс. Одну за другой он отобрал несколько книг и попросил меня взять их на память. Я был несколько удивлен: человек, всю жизнь занимающийся функционалами и континуальными пространствами, увлекался рассказами о путешествиях, дальних плаваниях и дерзких авантюрах. Я пролистал одну из подаренных книг –  «На "Баунти” в южные моря». Она рассказывала о капитане Уильяме Блае, который вместе со своим немногочисленными сторонниками был высажен взбунтовавшимся экипажем за борт на верную гибель и только благодаря железной воле совершил на утлой шлюпке беспримерный переход и через несколько лет возвратился, чтобы покарать мятежников. Может быть, тогда, впервые так остро ощутив в Ефиме Михайловиче родственную душу, я почувствовал обжигающую жалость от расставания с моим учителем…

VIII

«Министру высшего и среднего профессионального образования, председателю Высшей аттестационной комиссии… Прилагаю копию письма, направленного мною в экспертную комиссию по математике. Речь идет о безобразном случае в практике руководимого Вами органа. Обращаюсь к Вам с убедительной просьбой проследить за тем, чтобы дело ленинградского математика Е.М. Полищука было, наконец, доведено до беспристрастного решения…»

Ефим Михайлович еще раз перечитал этот проект обращения, подготовленный давним знакомым, заведующим кафедрой высшей математики одного из провинциальных педагогических институтов. Нет, резкость в выражениях никогда не была сильным аргументом, да и не приличествует академическому ученому в таком тоне выражать свои убеждения. Впрочем, в самом письме, к которому проект был приложен, его автор выражал те же сомнения и просил Ефима Михайловича подкорректировать текст.

Полищук представил себе, как референт докладывает председателю ВАК о полученном обращении. «А кто такой этот Полищук? – спросит министр. – Вы подобрали документы?» – «Да, как же, вот они. Докторскую диссертацию он защищал в ученом совете мехмата МГУ четыре с половиной года назад, все три оппонента дали положительные отзывы, и голосование было практически единогласным. Как полагается, диссертация по вашему указанию была отправлена на отзыв «черному» оппоненту» (референт назвал фамилию известного ученого, в котором странным образом сочетались черты перспективного математика  и упертого антисемита). «А что, у этого, Полищука…». Референт опередил руководителя: «Да, никаких сомнений. В листке по учету кадров так прямо и написано…». – «Ну что вы, Павел Фомич, не надо, а то нас с вами еще. чего доброго, сочтут юдофобами, а им, этим плюгавым диссидентам-"правозащитникам”, только дай повод, раззвонят по всему свету… А кто же еще прислал отзывы?» – «Академик Смирнов» – «Старый дурак, не совался бы не свое дело», – подумал министр. – «Академик Линник – смею заметить, что Юрий Владимирович – одноклассник соискателя, с ним за одной партой в киевской школе сидел». – «Да, да, это ты заметил очень кстати: член президиума Академии наук, лауреат Ленинской премии, Герой Соцтруда, – а мы его отметем, как имеющего личную заинтересованность в продвижении школьного приятеля. Кто еще?» – «Академик Колмогоров». Министр недовольно поморщился. Колмогоров, как-никак, гордость советской науки, живой классик ХХ века. – «Позволю обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Анатолий Николаевич пишет, что знакомился с диссертацией по автореферату, так что его отзыв отзывом как бы не является». – «Ах, Колмогоров, хитрый лис, знает, как и рыбку съесть, и невинность соблюсти!» – восхитился в душе министр.

«А, может быть, все было совсем не так, – подумал Полишук. – Но ведь отзыв, который дал анонимный "черный оппонент”, откровенно недобросовестен, а его замечания, по существу, нелепы. Впрочем, чего только не бывает в этом кругу математиков, которые непосвященным кажутся небожителями, а их абстракции далекими от насущных земных проблем! А такие ли уж они далекие?».

Ефим Михайлович вспомнил научного руководителя своей аспирантской подготовки, профессора Феликса Рувимовича Гантмахера. Это сейчас о нем пишут: «Выдающийся ученый мирового уровня», а что говорили непосвященным наименования его вышедших при жизни книг: «Лекции по аналитической механике», «Теория матриц»?.. Какой был человек! Когда он тяжело заболел, стало ясно, что читать свой курс в Физико-техническом институте уже не сможет. Но он все-таки настоял, чтобы его привезли из больницы, чтобы прочитать первую – вводную – лекцию, которая раскроет студентам величие и великолепие его любимой науки.

Лекцию Феликс Рувимович читал, лежа в кресле, не в силах подняться, а ассистент по его указанию выписывал на доске формулы и рисовал чертежи. Очевидцы рассказывали, что в переполненной аудитории не было слышно ни шепота, ни даже шевеления, а молодой ассистент, не стесняясь, вытирал слезы.

Когда Гантмахер получил Сталинскую премию первой степени, только очень немногие знали, за что она была присуждена. Через многие годы, уже после его смерти, была опубликована книга «Теория полета неуправляемых ракет». Новое оружие – ракетные снаряды  «катюши» – поражали большую площадь, но давали очень большой разброс, и траектория их полета до исследований Феликса Рувимовича и его немногочисленных коллег была почти непредсказуема. Благодаря работам Гантмахера уже в 43-м пошли на вооружение усовершенствованные реактивные снаряды и кучность стрельбы была резко повышена. Его труды нашли воплощение и в полетах баллистических ракет, и в запусках искусственных спутников Земли и других космических аппаратов…

«Впрочем, о чем это я? – поймал себя на отвлечении от основной мысли Ефим Михайлович. – Да, именно тогда, когда я учился у Гантмахера, в те времена, которые называются "до войны”, я узнал о тех  бурных событиях, которые происходили в тихом и мирном, казалось бы, мире математиков. Это уже потом, после, была и знаменитая сессия ВАСХНИЛ, на которой лысенковщина изничтожала генетику, и прошла «борьба с космополитами», и кибернетика была объявлена лженаукой. А тогда, давно, по указующему персту каких-то теперь уже прочно забытых партийных функционеров, была организована травля знаменитого математика Николая Николаевича Лузина, по учебнику которого до сих пор учатся студенты. "Воинствующего идеалиста”, академика Лузина, обвиняли в том, что он занимается вопросами абстрактнейшей теории, не имеющей никаких практических приложений. Как "сознательное вредительство” оценивалась его отношение к преподаванию математики в школе. Ему ставилось в вину "подсиживание и изгнание из Академии действительно талантливых молодых ученых”. И эти "действительно талантливые” не жалели усилий и не стеснялись в выборе средств, чтобы добраться до рычагов управления математическим сообществом.

Хотя уже больше трех десятков лет прошло с той поры, но "черный оппонент”, который так же не жалеет усилий и не стесняется в выборе средств, чтобы потопить мою диссертацию, несомненно, из тех самых "действительно талантливых”.

Тогда, в чрезвычайной комиссии, которая занималась "делом академика Н.Н. Лузина”, на защиту старого ученого решительно встал Алексей Николаевич Крылов, знаменитый "академик корабельной науки”. С присущим ему остроумием он оградил Лузина от обвинения в пресмыкательстве перед западными учеными.

А где же он, мой Крылов? Заведующий кафедрой провинциального пединститута мало подходит на эту роль», – грустно констатировал Ефим Михайлович.

Ему вспомнились строчки из найденного в архиве академика Лузина и так и не отправленного письма: «В настоящий момент я совершенно морально подавлен и нахожусь на границе нервной болезни».

«Это как будто бы я о себе так написал. Вот и мой друг пишет, что я по вине ВАК перенес тяжелое психическое потрясение. Надо набраться смелости и признаться самому себе, что  больше я этого издевательства не выдержу. Мое состояние сейчас близко к помешательству. В конце концов, я обязан подумать не только о себе, но и о семье, о детях. Что будет, если "черные оппоненты” (не зря их назвали "черными”!) все-таки выбьют меня из ряда?!».

На следующий день Полищук отправил в ВАК заявление с просьбой снять с дальнейшего рассмотрения его докторскую диссертацию.

IX

Много лет я ничего не знал о дальнейшей судьбе Полищука.

Недавно, наконец, наткнулся в Интернете на фамилию Ефима Михайловича как – увы, уже покойного, – члена Санкт-Петербургского математического общества. Получив тяжелое нервное потрясение от нелепого и злобного заключения назначенного экспертной комиссией безымянного  «черного оппонента», Полищук оставил работу в институте и когда, наконец, к нему вернулись силы, обратился к «домашнему» труду – написанию научных биографий знаменитых математиков. Знание языков помогло ему открыть доселе неизвестные русскому читателю страницы их увлекательной жизни. Четыре книги Полищука – солидный труд, даже если судить только по их общему объему – 747 страниц текста. Возможно, понятие «текст» к этим страницам может быть применено чисто условно, как к той брошюрке, которую когда-то друг мой Лифшиц видел в руках у Александра Васильевича Иванова: «возьмём», «отсюда», «таким образом» и сплошные математические символы. Если Иванов читал книжки своего былого коллеги, то, наверняка, ему было от чего повеселиться.

Впрочем, это лишь предположение дилетанта. Книги Е.М. Полищука охарактеризованы его коллегами как «вдохновленные возвышенной любовью к науке, написанные с незаурядным блеском, отражающие его незаурядную эрудицию».

О Вито Вольтерра – великом сыне Италии, гордости мировой науки, Полищук пишет, что он «был человеком высоких нравственных принципов и доказал, что ради них готов рисковать не только своим благополучием, но и самой жизнью».

У Эмиля Бореля, исключительно разностороннего французского математика, Ефим Михайлович в особенности отмечает, что он «писал ясно и на высоком уровне»; «его язык прозрачен, непритязателен, прост»; «он превосходно владел литературным слогом».

Последняя книга Полищука, запах типографской краски которой с наслаждением вдыхал автор, посвящена жизни и творчеству великого норвежского математика Софуса Ли – создателя теории, «играющей огромную роль в современной математике и теоретической физике».

Начатую Ефимом Михайловичем книгу о выдающемся французском математике Жане Адамаре завершила его коллега, Татьяна Олеговна Шапошникова.

После выхода научной биографии Вито Вольтера Ефим Михайлович получил приглашение приехать в Рим от сына математика, члена Конституционного суда Италии академика Эдоардо Вольтера: «…Радуюсь возможности непосредственно познакомиться с Вами и тому, что смогу принести Вам благодарность за все, что Вы сделали для памяти моего отца.

Я буду полностью в Вашем распоряжении во время Вашего пребывания в Риме».

Полищук еще ни разу не побывал за границей. Правда, в анкетах он упоминал о своем участии в плавании в Японском и Желтом море во время работы во Владивостокской мореходке, но в этом плавании ни одного захода в иностранный порт не было.

На обращение в ОВИР с просьбой о разрешении на поездку в Рим Полищук получил немотивированный отказ, за которым отчетливо просматривалась логика блюстителей «облико моралико руссо советико»: мы тебя в Италию выпустим, а ты возьмешь да махнешь в Израиль…

Е.М. Полищук в последние годы жизни

В последние свои годы Ефим Михайлович нередко садился за пишущую машинку и перепечатывал полюбившиеся ему стихотворения Цветаевой, Брюсова, Заболоцкого – просто так, на память.

После его ухода из жизни в машинке остался лист с перепечатанным стихотворением Игоря Северянина:

…Я не могу себе представить,

Всем ощущеньем, всей душой,

Как можно этот мир оставить,

Молчать, истлеть, не быть собой.

Что значит жить? Для вас, – не знаю.

Жить, для меня, – вдыхать сирень,

В седой мороз стремиться к маю,

Благословляя новый день.

X

О том, как сложилась жизнь Александра Васильевича Иванова, я тоже толком ничего не знал многие годы. Не помню, от кого до меня дошел слух, что он уехал не то на Украину, не то в Белоруссию, и что там  у него были крупные неприятности. В Интернете я нашел сведения о том, что профессор А.В. Иванов в сентябре 1963 г. был утвержден заместителем председателя оргкомитета Первой республиканской конференции математиков Беларуси. На пленарном заседании конференции он выступал с обзорным докладом.

На мои запросы откликнулся другой мой сокурсник, Валентин Брянцев. Вот что он сообщил.

«Где-то в 60-е годы Иванов перебрался в Минск. Я узнал об этом из газеты, где был напечатан разгромный фельетон о "дареных” диссертациях, производимых группой во главе с Ивановым. Скорее всего, их основы он и создавал.

Подробности мне рассказал кто-то из знакомых. Вначале в своем НИИ или вузе он предложил подарить коллеге на юбилей кандидатскую диссертацию. Успех предприятия создал ажиотажный спрос. Однажды такую услугу оказали какому-то чиновнику, от которого зависела поставка в учреждение топлива. Затем кому-то сделали докторскую. Ну, кончилось это печально. Больше я о нем не слышал».

Бедный Иванов! Разве он мог предполагать, что спустя каких-нибудь четыре десятка лет неведомый в его время Интернет будет ломиться от объявлений: «Кандидатские и докторские диссертации на заказ! Кратчайшие сроки выполнения работ любой сложности и на любую тему! Неповторимость и качество гарантируются! Полное сопровождение – от выбора темы до гарантированной защиты! Любые способы оплаты! Цена – по договоренности».

А он-то, Иванов, сочинял кандидатскую всего лишь за машину дров для своего института…