Пятница, 29.03.2024, 12:04
Приветствую Вас Гость | RSS

Сайт Владимира Вейхмана

Мини-чат
!
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Меню сайта

Поэты той поры (окончание)

Анатолий Клещенко

Страсть к бродяжничеству у Анатолия возникла с детства. В одиннадцатилетнем возрасте он решил бежать из дома в Ленинграде в Америку, но почему-то выбрал путь через Молдавию, где попал в цыганский табор и кочевал с ним почти год. Отец разыскал его и отправил в Киево-Печерскую лавру, где Анатолий был пристроен учеником богомаза и получил маломальские навыки в изобразительном искусстве. Но истинную привязанность он обнаружил к стихотворчеству, и в шестнадцать лет, когда жил в Ленинграде, уже публиковал свои первые поэтические опусы.

Увлечению Анатолия искусством сочинения стихов немало способствовало то обстоятельство, что в Ленинград уже вернулся из ссылки его двоюродный брат Борис Иванович Коплан, энциклопедически образованный литературовед, редактор академического издания Пушкина и выпусков Библиотеки поэта, сам автор книги стихотворений. Общаясь с Копланом, Клещенко на всю жизнь воспринял каноны культуры стиха, приобрел широкие познания в русской и мировой литературе.

Анна Ахматова познакомила Анатолия с поэтом Борисом Корниловым, который сразу завладел сердцем своего младшего собрата. Еще бы, ведь в натуре его столько цыганистого, да и стихи о цыганах он пишет такие, как будто бы сам провел полжизни в таборе.

Корнилов вовлек Анатолия в литературные круги Ленинграда, а заодно и в разгульную богемную жизнь, потащив его по злачным местам города. Однако разгулы были юному стихотворцу не по карману. А у самого Корнилова уже были большие неприятности – за пьянство и дебоши его исключили из Союза писателей, а потом стало известно, что за ним пришли из НКВД – как обычно, ночью, и он бесследно исчез. Спрашивать у кого-либо о его участи было смертельно опасно, и литературное сообщество Ленинграда как будто бы не заметило исчезновение одного из своих самых талантливых собратьев.
 
Анатолий окончил школу, поступил на заочное отделение филологического факультета Ленинградского университета и примкнул к литературному объединению «Смена», которым руководит поэт и переводчик Александр Гитович, сохранивший к Анатолию добрые чувства на всю жизнь. В литобъединении Анатолий познакомился со своими сверстниками, молодыми – если не начинающими – поэтами владимиром Лифшицем, Анатолием Чивилихиным, Семеном Ботвинником, Николаем Новоселовым.
 
Анатолий был склонен считать, что в литобъединении его недооценивают, и поэтому искал слушателей и единомышленников и, так сказать, «на стороне».
 
Любимый герой Анатолия Клещенко – поэт, бродяга и авантюрист Франсуа Вийон. Анатолий находил в нем родственную душу и всю жизнь возвращался к его образу Летом 1940 года журнал «Литературный современник» – солидное, авторитетное издание, публикует его стихотворение «Вийон читает стихи». Большая творческая удача молодого автора, Клещенко воспринял ее как признание его профессиональным литератором. И тогда, по-видимому, начинается создание мифа вокруг его имени, в котором он сам принял немалое участие.
 
Некоторые биографы  Анатолия: сообщают: «уже в восемнадцать – член Союза писателей».
 
Восемнадцать лет ему в 1939 году. Но к этому времени у него нет не только ни одной книжки, но даже первая серьезная публикация единственного стихотворения еще впереди! Нет, с таким творческим багажом в 1939 году даже самых одаренных авторов в Союз писателей СССР не принимали!
 
Анатолий, похоже, сам поверил в созданную им легенду – быть членом Союза – так престижно!
 
Его первая жена, лиана Ильина, вспоминает, как они познакомились в 1952 году, когда Анатолий перевал ей тетрадки со своими стихами: «Когда я ему возвратила ее и сказала, что потрясена и что по-моему половину, а то и две трети наверняка можно печатать, он усмехнулся. А потом небрежно уронил, что он, как-никак, а был членом Союза писателей.
 
Можно ли его упрекнуть за эту небольшую ложь?».
 
Ну, пустить пыль в глаза понравившейся девушке – это одно, а свидетельство жены, с которой он прожил более десятка лет, к тому же, даже после развода доброжелательно к нему относившейся, – это уж, извините, другое.
 
О том, что произошло в феврале 1941 года, пишет друг Анатолия, Николай Мартыненко:
 
«Я был арестован в начале 1941 года Я был в то время курсантом 3-го Ленинградского артиллерийского училища.
 
Нас было четверо, все 1921 года рождения. Мы любили стихи и сами начинали писать. Особенно увлекались поэзией Есенина, Гумилева, Клюева, Мандельштама, других поэтов, считавшихся в то время антисоветскими и запрещенными. Всех нас за это-то распространение стихов Есенина и других поэтов в начале 1941 года по доносу и арестовали». «Мы» – это В. Мартынов, М. Майсаков, Н. Мартыненко и А. Клещенко. Их обвиняют в «создании контрреволюционной молодежной организации фашистского толка и связи с троцкистско-зиновьевским подпольем».
 
Евгений Евтушенко, как и ряд других публикаторов, писал: «При обыске у Клещенко нашли антисталинские стихи, но он и на суде от них не отрекся. Несмотря на то, что его жестоко пытали в тюремной камере Большого дома (Литейный, 4), Клещенко во время суда выступил с обличением сталинизма. (Его не расстреляли потому, что только что была отменена смертная казнь)».
 
Давайте разберемся во всем по порядку.
 

Антисталинское стихотворение, на которое обычно ссылаются биографы Клещенко, вот оно:

 

Пей кровь, как цинандали на пирах,

Режь нас, овчарок злобных уськай,

Топи в крови свой беспредельный страх

Перед дурной медлительностью русской.

 

Чтоб были любы мы твоим очам,

Из наших душ ты веру выжег,

Но все равно не спится по ночам

И под огнями пулеметных вышек.

 

Нет, дыма не бывает без огня,

Не всех в тайге засыпали метели.

Жаль только обойдутся без меня,

Когда придут поднять тебя с постели.

 

Но я иду сознательно на риск,

Пускай найдут при шмоне эти строчки,

Хоть не услышу твой последний визг,

Но этот стих свой допишу до точки.

 

Действительно, сильное стихотворение, и по карательной практике того времени за него могли припаять сколько угодно. Но! (Опять уж это «но»!). В некоторых публикациях под ним стоит дата «Ленинград. 1939. За два года до ареста».
 
Но сколько-нибудь внимательное прочтение текста обнаруживает несоответствия, которые трудно объяснить.
 
Откуда у молодого человека, едва ступившего на жизненную стезю, такой накал ненависти? И литературные, и молодежные круги Питера были весьма далеки от вызывающего политического радикализма, нельзя себе представить, чтобы что-нибудь подобное прозвучало в литобъединении у Гитовича. Был какой-то импульс в личной жизни Клещенко? Тоже не обнаруживается; был он довольно благополучным молодым человеком, и в университет поступил, и в областной молодежной газете сотрудничал. Совсем другое дело – если это стихотворение написал безвинно осужденный зэк, хлебнувший и тюремной баланды, и таежного лесоповала. Действительно, это же из его, зэковского лексикона и «шмон», и «огни пулеметных вышек», и «метель, которая засыпает в тайге».
 
Может быть, поставив под стихотворением «1939 год», Клещенко мистифицирует читателя, словно говоря: «Смотрите, какой я умный был еще тогда, как все понимал!»
 
Насчет пыток в тюремной камере Николай Мартыненко свидетельствует:
 
«Поместили нас в разные камеры-одиночки в «Большой дом» – так называлась тюрьма, которая находится на Литейном проспекте. Следствие вел молодой лейтенант...  на допрос он вызывал только ночами, а днем спать в камере не разрешалось. Дежурный по тюрьме приводил в кабинет следователя и начинался допрос – требовалось признание в антисоветской деятельности. Следователь видел бессмысленность дела (не мог он этого не видеть), по ходу допроса часто говорил, что органы НКВД не ошибаются, что, когда лес рубят, то щепки летят, когда ловят рыбу, то берут и маленькую рыбешку, и вообще, коль мы попали в «Большой дом», то лучше во всем признаться и отправиться в исправительно-трудовой лагерь, чем томиться в одиночной камере».
 

Клещенко, оказавшись в камере НКВД, искал душевную опору и образе все того же любимого героя:

 

И, может быть, с Вийоном,

Худые руки спрятав в рукава,

Скитался я по грязному Парижу,

Без шпаги рыцарь, нищий без сумы?

И, может быть, я не впервые вижу

Готическую камеру тюрьмы

 

С тяжелым добросовестным запором

С решеткой на окне, и надо мной,

Великим богохульником и вором,

Палач пенькой размахивал двойной?

 

Первая  жена Анатолия, Лиана Ильина, рассказывала:
 
«Клещенко, опасаясь побоев, подписал все предъявленные ему обвинения, а они были страшные. Его обвиняли в создании контрреволюционной молодежной организации нацистского толка, которая ориентировалась на фашистскую Германию и искала связей с троцкистско-зиновьевским подпольем. И хотя на суде Клещенко пытался отказаться от своих показаний, по статье 58 пункт 8 часть 17, 58-10 и 58-11 он и В. Мартынов были осуждены на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. М. Майсаков и Н. Мартыненко получили по 8 лет».
 
У кого повернется язык обвинить Клещенко и его «подельников» в малодушии и упрекать их за то, что они не выступили на суде с «обличением сталинизма»?
 
Правда пострашнее мифов.
 
А по поводу «отмены смертной казни» в 1941 году Евгений Александрович по-видимому, заблуждается. Казнили, да еще как.
 

Обвинения вполне хватало на высшую меру:

«Клещенко Анатолий Дмитриевич Арестован 13 февраля 1941 года Управлением НКВД по Ленинградской области.

Обвинялся по ст. 17-58-8 (подстрекательство совершению террористического акта), 58-10 ч. 1 (антисоветская агитация и пропаганда), 58-11 УК РСФСР (организационная деятельность, направленная к совершению контрреволюционного преступления).

20 мая 1941 года Военный Трибунал Ленинградского Военного округа приговорил Клещенко А.Д. к лишению свободы сроком на 10 лет с последующим поражением в политических правах сроком на 5 лет».

Но мифы вокруг личности и судьбы Анатолия Клещенко беспредельны.
 
Его вторая жена, Белла, по возрасту ему в дочери годилась. Она написала воспоминания, в которых утверждает, что как ее муж, так и Николай Мартыненко были арестованы по доносу друга, поэта Николая Новоселова. Эта сенсационное заявление неоднократно перепечатывалось и пересказывалось: смотрите, друг предал друга! Однако ни на каких документах или, хотя бы, заслуживающих доверия фактах это утверждение не базировалось. Она сама же сообщает, что, находясь в ссылке, Анатолий переписывался с Новоселовым, а после возвращения поддерживал с ним дружеские отношения.
 
по поводу воспоминаний Беллы Клещенко журнал «Юность» опубликовал короткое извещение:
 
«Сведения о том, что Анатолий Клещенко был арестован по доносу своего друга, поэта Николая Новоселова, не соответствуют действительности».
 
Вот и гадай, был донос Николая Новоселова или его не было.
 
биобиблиографический справочник «Писатели Ленинграда», изданный в 1982 году, в статье «Клещенко» сообщает со стыдливостью уличной проститутки:
 
«С 1941 по 1956 год жил и работал на Северном Урале, потом в Красноярском крае».
 
Жил и работал
 
Сначала – на лесоповале в Севураллаге, Затем в Озерлаге – тайшетских лагерях в Красноярском крае. В лагерной зоне он даже поднялся на полступеньки выше уровня простого заключенного и выбился в маленькое начальство – стал нарядчиком. В этом качестве он познакомился с мотавшим двадцатилетний срок Василием Буняевым, тоже, как и Коплан, литературоведом, знатоком теории и истории литературы. Они поселились в одном бараке, и, отрывая время от сна, Анатолий слушал многочасовые лекции своего нового товарища. Когда спустя годы Анатолия спрашивали, где он получил высшее образование, он с гордостью отвечал: «В академии Буняева».
 
Отбыв лагерный срок «от звонка до звонка», Анатолий был оставлен в ссылке. После лагеря, где днем и ночью он находился в плотном окружении людей, чаще всего совершенно ему чуждых, он жаждал одиночества и для проживания выбрал дальнюю заимку среди тайги, в двадцати пяти километрах от комендатуры, куда каждую неделю приходил отмечаться. С собой в поселок он прихватывал написанные им «ковры» с аляповатыми изображениями лебедей и томных дев. Пришлось вспомнить полученные в детстве уроки иконописи и пожалеть, что он был плохим учеником. Однако у местных жителей это художества все равно пользовались спросом, что давало небольшой приработок.
 

Возвращение в Ленинград после реабилитации не было радостным:

 

Мне в переулке узком этом

Был каждый камешек знаком:

Отсюда я ушел поэтом,

Чтобы вернуться босяком
 
 После беспросветного существования в лагерной зоне, после звериного одиночества ссылки надо было осваивать нормальную человеческую жизнь, от которой он давно отвык и которая за эти годы стала совсем иной. Журналы брали стихотворения Клещенко с оглядкой: кто знает их, реабилитированных. Пробовал себя в прозе, в книжках для детей, даже по подстрочникам перевел стихотворения тибетских поэтов. Вот, например, его перевод стихотворения цаньян чжамцо «знаки сердца»: 
 
От написанных тушью букв
 Уж следов на бумаге нет.
 Строки и знаки письма
 Дождевая смыла вода.
Но ненаписанные значки
 Не смывает теченье лет:
 И захочешь их с сердца стереть,
 Но не сотрешь никогда.

 

Стереть с сердца следы прошлой жизни никак не удавалось.
 
Анатолий осознавал поселившееся в нем состояние творческого кризиса, искал пути выхода из него, но в застойной литературной жизни Ленинграда 60-х годов Клещенко было невозможно найти свое место, он часто уезжает в геологические экспедиции куда-то на север.
 
Анатолий Клещенко
 
В конце концов, он  совсем переселился на Камчатку и вел там образ жизни, с детства знакомый по романам Фенимора Купера. Словно сбылась его детская мечта о побеге в Америку. Анатолий устроился на должность охотинспектора, целыми днями пропадал в тайге, чуждался человеческого общества – да и какое оно могло быть в крохотном поселке, расположенном у подножия молчаливой Ключевской сопки!
 
Поздней осенью он сильно простудился на охоте, напарник притащил его на волокуше в охотничью избушку. Оказать ему квалифицированную медицинскую помощь было некому, вертолет санавиации не мог прилететь из-за разыгравшейся свирепой пурги, и Анатолий Клещенко умер от двустороннего воспаления легких.
 

Его похоронили, как он завещал, в питерском поселке Комарово рядом с могилой Анны Андреевны Ахматовой.


Меню сайта