История с географией

«Читтагонг – порт в Бенгалии, в 15 километрах вверх по реке от Бенгальского залива… Основу грузооборота составляют джут, хлопок, лес…» Представляю себе – влажность чуть ли не самая высокая на всем земном шаре, гнилой запах джунглей, дымящий химический завод… Нет, не самое лучшее место.  Зато название какое красивое: сначала, как щелчок пастушьего хлыста – «читта!», а потом звонкое – «гонг!».

Нет, не об этом надо думать на лекции. А удастся ли мне побывать в этом Читтагонге? Это раньше, когда наше училище входило в систему Главсевморпути, шансов было ничтожно мало, а теперь, после объединения с высшей мореходкой, все пути в Мировом океане перед нами открыты, в том числе и в этот самый Читтагонг.

Когда слили воедино наши училища, оказалось, что их учебные планы не совпадают. и у нас, в группах «моржей» (так прозвали «торгаши»-мореходы курсантов, учившихся в высшем арктическом), нужно дополнительно прочитать географию морских путей. Читать этот курс пригласили из института водного транспорта доцента Крашенинникова, Всеволода Георгиевича. Он был у нас совместителем, на лекции приходил в форме, принятой на речном флоте, в кителе с погонами с непривычным зеленым кантом и какими-то звездами, неизвестно какой чин означавшими. Доцент Крашенинников, худощавый, с глубокими залысинами, поражал какой-то глубокой интеллигентностью, к которой были непривычны курсанты второго курса, в большинстве приехавшие из самой что ни на есть провинции и еще не проникшиеся питерской духовной настроенностью. Что греха таить, да и кругозор у большинства из нас был довольно узкий, но фамилия нашего лектора что-то зацепила в памяти, однако что именно, мы осознали далеко не сразу.

Кто-то из преподавателей – кажется, Анатолий Григорьевич Гамов – просветил нас, разъяснив, что доцент Крашенинников является прямым потомком Степана Петровича Крашенинникова, да, да, того самого «академии студента», который пешком исходил весь неизвестный миру полуостров и составил ценнейший географический, этнографический и исторический труд «Описание земли Камчатки». Этой книгой в последние месяцы жизни зачитывался Пушкин, делал выписки, как будто собираясь вослед за автором отправиться в страну вулканов, кишащих лососем бурных рек с чистейшей горной водой, таежного бурелома, в котором бродят огромные медведи. За неделю до роковой дуэли Пушкин записывает: «Камчатка – страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанные обвевают ее. Снега не тают на высоких горах. Снега выпадают на три сажени глубины и лежат на ней почти восемь месяцев. Ветры и морозы убивают снега; весеннее солнце отражается на их гладкой поверхности и причиняет несносную боль глазам. Настает лето. Камчатка, от наводнения освобожденная, являет скоро великую силу растительности; но в начале августа уже показывается иней и начинаются морозы».

Всеволод Георгиевич унаследовал от далекого пращура любовь к познанию, талант географа, великолепное владение родным языком. Слушать его лекции было всегда интересно, и предстоящий экзамен, казалось бы, никого не страшил, хотя он и был последним, шестым по порядку в эту экзаменационную сессию. Сразу после экзамена нам предстояло отправиться на учебную практику, которая – мы уже знали – будет проходить в Арктике, на судах ледового плавания.

Накануне экзамена я рано закончил перечитывать свой конспект. Всё было просто и ясно, лишний раз прокручивать одно и то же вовсе ни к чему, наоборот, надо хорошо отдохнуть, чтобы наутро, на экзамене, голова была свежая, а там и нужные мысли и слова сами придут, и интуиция поможет.

После ужина я отправился погулять. В сумерках прохладной белой ночи прошелся по нашей Малой Охте, от Заневского проспекта до моста Петра Великого, а потом обратно, рано лег спать, не обращая внимания на то, что кубрик был почти пустой – наверное, зубрилки забыли древнее студенческое правило: «Перед смертью не надышишься». Впрочем, какая тут смерть, более подходит «на экзамен – как на праздник» успел подумать я. приятная усталость после пешей прогулки взяла свое, и я погрузился в безмятежный, как в младенчестве, сон.

Утром, придя в учебный корпус, я никак не мог сориентироваться, что происходит. Экзамен еще не начался, хотя говорили, что доцент Крашенинников уже приехал и прошел то ли в деканат, то ли в приемную начальника училища. Товарищи по группе ничего объяснить не могли; кто-то сказал, что лаборантка не смогла открыть дверь кабинета географии – не то сломан замок, не то в замочную скважину забита бородка ключа, а головка ключа отломана. Вызванный слесарь пришел со своим инструментом, повозился и открыл дверь, сказав, что замок надо заменить. Все эти события меня мало беспокоили – ну вот, наконец-то экзамен начнется. но он все не начинался, продолжалось какое-то хождение туда и сюда: то вышла из кабинета побледневшая лаборантка и куда-то отправилась, то сбились в кучки мои товарищи, лица одних из них выражали озабоченность, а других – как и у меня, непонимание происходящего. Время тянулось все так же бестолково.

Пришел командир роты – редкий случай его появления в учебном корпусе, и ушел, уведя с собой старшину группы (по-студенчески – старосту). Спустя некоторое время старшина вернулся и сказал, что меня и Олежку Плесовских вызывают к начальнику училища. Какие-то намеки насчет происходящего уже носились в воздухе, и вызов нас с Олегом вместе подтверждал возникшие у меня предположения: Олег был комсоргом учебной группы, а я – секретарем комсомольского бюро курса.

В классе, куда мы вошли, кроме начальника училища, находились его заместитель по политической части, наш командир роты, а в сторонке – доцент Крашенинников, по всему видно, очень озадаченный происходящим.

Не помню, что именно говорил начальник училища, но смысл его речи был такой: он не допустит круговой поруки и каленым железом будет ее выжигать, а мы, как комсомольские руководители, должны сказать, кто это сделал. Его поддержал замполит, обратившись к нашей комсомольской совести, но мы-то честно не знали не только кто «это» сделал, но и что именно «это»? Сломал ключ, что ли?

Замполит, видимо, поверил, что мы действительно не знали, что именно произошло, и сказал, что какие-то курсанты («конечно, из вашей группы, – больше некому») подобрали ключ к двери кабинета географии, проникли туда, достали из ящика письменного стола экзаменационные билеты и испортили их, пометив разными значками. А уходя, сломали ключ, оставив бородку в замочной скважине. Похоже, что-то не связывалось в этой версии самодеятельного следствия: если злоумышленники смогли открыть дверь ключом, то почему они не смогли тем же ключом закрыть ее?

Олежка, как и я, вправду не знал, кто это сделал: он, один из двух-трех ленинградцев в нашей группе, готовился к экзамену дома и приехал в училище только к началу экзамена.

Похоже, наши следователи сообразили, что делать из нас доносчиков – дело неблагородное и само по себе непорядочное. Поэтому замполит предложил поговорить с курсантами нашей группы и предложить виновным покаяться, а иначе… Тут снова прозвучали слова о круговой поруке и каленом железе.

Нас ждали, и по обеспокоенным лицам одного, другого, третьего… не составляло труда догадаться, кто именно устроил эту «историю с географией». Выслушав переданный через нас ультиматум, виновники происшествия, посовещавшись, пошли сдаваться.

А дело в действительности происходило вот каким образом. Несколько человек (в сумме их набралось семь или восемь), утомленные пятью предыдущими трудными экзаменами, махнули рукой на подготовку к последнему, несомненно, самому легкому экзамену. Кто загорал на солнышке, высунув спину в окне пятого этажа, кто отправился купаться в Озерки, кто просто балдел, не заглядывая в конспект, но к вечеру накануне экзамена они сообразили, что, хоть экзамен и легкий, но не настолько же, что можно его сдать безо всякой подготовки. А времени на подготовку уже вовсе не осталось.

Заговорщики разработали хитроумный план: надо проникнуть в кабинет географии, где наверняка хранились экзаменационные билеты, аккуратно пометить их, а на экзамене каждый вытащит «свой» билет, ответ на вопросы которого можно хоть наизусть выучить. Оставалось заполучить ключ от кабинета. Ключи хранились на доске в дежурной комнате на первом этаже, а дежурным офицером с вечера был учебный мастер с военно-морской кафедры мичман Каравашкин. Надо было отвлечь его из дежурной комнаты. С этой целью Игорь Беднов и еще один доброволец поднялись на четвертый этаж и стали орать истошными голосами, как будто бы там происходит смертоубийство.

Расчет был правилен. Услышав душераздирающие вопли, Каравашкин потрусил к их источнику, в спешке не заперев дежурную комнату.

Лев Сухов вошел в дежурку, подошел к доске и взял, как ему казалось, ключ от кабинета географии.

Когда злоумышленники попытались этим ключом отрыть кабинет, у них ничего не получилось: в спешке Лёвка взял не тот ключ. Мало того, затолкнутый в скважину ключ никак не вынимался обратно; кто-то постарался от души, и в руках осталась отломанная головка. Сорвалось!

Но не такой человек был Лев Сухов, чтобы отступать от задуманного. А нельзя ли проникнуть в кабинет как-нибудь иначе? Его поддержал Игорь Беднов: давайте попробуем. Заговорщики спустились во двор и увидели, что такая возможность имеется.

У окна третьего этажа, где помещался кабинет географии, была приоткрыта форточка. А рядом с окном проходила водосточная труба и, похоже, она должна выдержать вес человеческого тела. Риск, конечно, есть, но – кто не рискует, тот не пьет шампанское! Кому же лезть? Кинули жребий на пальцах, как говорится, «на морского». Выпало Юре Зорину.

А Юра Зорин, человек добродушный и грузноватый, отличался тем, что единственным из всей группы не мог выполнить по физкультуре упражнение «подъем по канату без помощи ног». Он, правда, от выпавшего жребия отнекиваться не стал, хотя Зоська Шуров и усомнился: куда ему, он не влезет. Но Игорь Беднов строго сказал: «Морской закон есть морской закон. Пусть как хочет, но лезет».

И Юрка полез. Сколько раз казалось, что он сорвется, или труба не выдержит, или силенок не хватит. Добрался до форточки из последних сил, просунул руку – вот он, шпингалет! И рама открылась.

Билеты он спустил на землю на заранее взятой с собой веревочке. Тут уж каждый стал метить «свой» билет, как только мог. Хоть и белая ночь, а было уже темновато. Кто-то загнул у билета угол – не перепутать бы, не один он такой умный нашелся, лучше загнуть два угла, а то и три. Кто-то торопливо поставил на обороте точку, жирную, чтобы вернее найти. А кто-то помазал палец чернилами и оставил свой дактилоскопический оттиск.

Спускаться по трубе было не легче, чем подниматься. На уровне второго этажа Юра не выдержал и рухнул на руки подстраховавших его товарищей.

…Еще два часа ушло на перепечатку билетов, и экзамен начался с большим опозданием.

На практику все «штрафники» были направлены на одно судно – пароход «Сталинабад». Судно успешно выполнило задание по доставке на «Большую землю» то ли касситерита, то ли урановой руды; курсанты усердно трудились на доставке на борт судна тяжелых бочек и их погрузке в трюмы и получили благодарность министра.

Льва Сухова я встретил  лет через пятнадцать в Ленинграде, столкнувшись с ним носом к носу в книжном магазине, где он пытался сдать на комиссию книги по морской тематике. Они больше не были ему нужны, он теперь работал в «почтовом ящике» танковой промышленности.

Еще лет через пятнадцать я нашел фамилию и имя Игоря беднова в каких-то документах министерства морского флота: он был там начальником управления не то по пожарной защите, не то по вневедомственной охране.

Со Всеволодом Георгиевичем Крашенинников я встретился на заседании в зале президиума Географического общества. Профессор сильно постарел, но выглядел молодцом: таким же безукоризненно элегантным и интеллигентным. Мы посмеялись, вспомнив старую «историю с географией», детали которой он узнал только теперь от меня.