"Ключик"

По ледовой площадке катка, залитого во дворе училища, на бешеных скоростях носились хоккеисты, при каждом удачном броске подбадриваемые шумными возгласами зрителей – курсантов, бредущих из столовой в учебный корпус. Особенно выделялся один хоккеист, нападающий высокого роста; казалось бы, тяжеловатый, он лихо владел клюшкой и громко выражал свой восторг или переживание от неудачи товарища: «Ну куда ж ты бил, вот они, ворота, туда надо бросать!..» И он так театрально разводил руками, выражая сожаление, что «мазиле» становилось неловко и тот спешил исправить свой промах. На курсанта высокий нападающий был мало похож; он был фронтовиком, о чем свидетельствовал шрам на пробитой пулей щеке, а фронтовики к этому времени уже завершили курс наук. «Аспирант», – подсказал кто-то из зрителей. Ну, аспирант, так аспирант. Я тогда толком не представлял, что это такое.

Когда начался весенний семестр, на лекцию по морскому делу вместо доцента Николаева, который вел занятия в предыдущем семестре, в аудиторию вошел высокий молодой человек – мы его сразу узнали по шраму на щеке. Юрий Маркович Филиппов – так звали нового преподавателя, – уверенно владея указкой, как клюшкой на хоккейном поле, рассказывал об устройстве спасательной шлюпки, всё разъясняя в деталях: весла вальковые и распашные, банки (это скамейки в шлюпке так называются), воздушные ящики, рыбинсы – щиты из реек по ногами гребцов, фалини – концы, закрепленные за носовой рым… Мы старательно записывали, срисовывали с классной доски то, что там рисовал преподаватель, а Юрий Маркович заглядывал в наши тетради – следил, чтобы мы успевали, при необходимости повторял, обращаясь как бы к каждому в отдельности, и его серьезная обстоятельность при изложении этих, в общем-то, весьма нехитрых вопросов, передавалась слушателям.

Вот, наконец, позади и семестр, и экзаменационная сессия с ее тревогами, радостями и огорчениями, а нас ждет плавательная практика – первая в нашей жизни. Собираем нехитрые курсантские пожитки и едем на Васильевский остров, туда, где напротив Горного института ошвартована к стенке набережной красавица «Альфа» – учебное парусное судно нашего училища. руководителем нашей практики назначен Юрий Маркович. Пока «Альфа» готовится к выходу в море, пока осваиваем искусство подниматься на высокие мачты, пока строгий боцман и подгоняет нас, и показывает, как надо водить кистью при покраске металлических поверхностей, и прочее, прочее, прочее… Юрий Маркович потребовал, чтобы каждый из нас ежедневно делал записи в своем дневнике практики: какие работы выполнял, какие вахты стоял, чему научился. Большинство отнеслись к этому требованию, как к скучной обязаловке, а меня повело на лирику. Каждый раз я исписывал, пожалуй, не меньше полустраницы, писал и о прелести впервые увиденных – нет, впервые пережитых белых ночей, о блеске купола Исаакия и Адмиралтейской иглы, о марсианских хитросплетениях кранов там, на противоположном берегу Невы, на причалах судостроительного завода. Хотя к программе практики всё это имело весьма отдаленное отношение, требовательному руководителю мои записи нравились, и он не записал мне ни одного замечания, а только оставлял под ними аккуратную подпись остро заточенным красным карандашом.

Выход в море, впервые ставим паруса, помощники капитана и боцман – командиры мачт подгоняют нас еще непривычными, но ласкающими слух командами: «На фалах и ниралах стоять! Пошел марса-фал, шишка, забегай!». «Шишка» по-старинному – первый бурлак в лямке, а в нашем случае – курсант, который первым в линии тянет тяжелую снасть; когда он доходит до установленной черты, то перебегает в конец этой линии («забегает») и становится последним. И так забегает каждый последующий, ставший первым.

«Альфа» подолгу стояла в порту Вентспилс, у старого причала, который не использовался ни транспортными, ни рыболовными судами. Место было удобно тем, что на широкой реке Венте можно было беспрепятственно ходить на шлюпках и на веслах, и под парусом, выполняя программу практики. Юрий Маркович, распределив практикантов по отделениям, отрабатывал с нами правила управления шлюпкой, начиная с выполнения простейших команд – «Уключины вставить. Весла разобрать». Всё получалось не сразу: неразворотливый Юра Зорин не успевал сделать гребки по счету «И – раз, и – два», а шебутной Женька Зыков, наоборот, пытался опережать команду, сбивая ритм гребли. Наш руководитель снова и снова терпеливо повторял объяснение, даже сам пересаживался с места командира шлюпки у румпеля на банку загребного и показывал, как надо резко и отрывисто заносить лопасть весла к носу шлюпки по команде «раз», и протяжно командовал «два», откидываясь при гребке всем корпусом назад.

Нельзя было не обратить внимание на какую-то особенность взгляда нашего наставника. Юрий Маркович был, в общем-то, не намного старше нас, но смотрел на нас, как смотрит взрослый конь на резвящихся вокруг жеребят, одновременно и с одобрением, и с сожалением о том, что его пора беспричинного веселья уже минула. Мы все были дети недавно прошедшей большой войны, и какого бы лиха ни хлебнул каждый из нас в круговерти огненных лет, детская память многое сгладила. А он был старше нас на целую войну, в которую судьба бросила его наскоро обученным лейтенантом командовать такими же мальчишками, как мы сейчас, и на его глазах их тела разметывало взрывами на куски, пробивало пулеметными очередями, и он хоронил их без гробов и воинских ритуалов даже не в вырытых наспех ямах, а в воронках от тяжелых гаубичных снарядов, кое-как присыпав землей. Он глядел на нас и словно видел тех, не доживших до мирных дней солдат, даже фамилий которых он не запомнил. Он не знал и не мог знать, как сложатся наши судьбы, но жалел и Женьку Зыкова, который спустя всего три с половиной года погибнет в Антарктиде при обвале ледяного барьера, и Виктора Никитина, который первым среди нас станет капитаном и сердце которого не выдержит переживаний от бандитского нападения в рижской подворотне, и Генку Хохлачева, который станет младшим редактором ведомственного издательства и рано уйдет из жизни, спившись с круга…

Юрий Маркович учил нас морской сигнализации – ручному семафору, в котором каждое положение вытянутых рук соответствует определенной букве алфавита. Его длинная фигура с флажками, то поднятыми вверх, то разведенными по сторонам, напоминала дядю Степу из книжки Михалкова. Он показывал, что руки не согнуты в локтях, и от нас требовал того же. Генка Андреев еще до практики вызубрил семафорную азбуку, и у него переговоры с ее помощью всегда проходили на «отлично». А Лёвка Сухов, не желавший уступать ему первенства, выучил единственную фразу из «Двенадцати стульев»: «Варвара самка ты тебя я презираю», которую и передавал с бешеной скоростью, естественно, без знаков препинания.

Азбуку Морзе я знал наизусть еще с младших классов школы и поэтому обрадовался возможности взять реванш у Сухова, когда Юрий Маркович принес в наш кормовой отсек телеграфный ключ с электрическим шнуром и лампочкой, стекло которой было замазано красным. «Вот вам ключик, тренируйтесь – один на передачу, другой на прием». Но Лёвку с его ядовитейшим языком на мякине не проведешь. С этого момента слово «ключик» в его устах стало прозвищем нашего преподавателя. «Иди, тебя "ключик" вызывает», «"Ключик" велел всем собраться на полубаке» и даже «Вчера я вахтенным у трапа стоял, так "ключик" пришел со старпомом с берега и шел по сходне прямо-прямо, а когда старпом хотел подхватить его под руку, "ключик" даже обиделся». Так говорил Сухов, а следом за ним стали заглаза называть Юрия Марковича "ключиком" и другие.

Три «угла» на рукаве – значит, я курсант третьего курса. По коридору училища движется навстречу мне длинная фигура "ключика" – тьфу, Юрия Марковича: «Знаешь, Володя, оказывается, тензорное исчисление – замечательная штука!». Насчет тензорного исчисления я еще не успел сообразить, а вот домашнее «Володя» вместо уставного «товарищ курсант» или «курсант Вейхман», как обращались ко мне все преподаватели училища, сразу придало теплый, почти семейный настрой нашей беседе.

«Понимаешь, оказывается всю теорию ошибок навигационных измерений можно описать одним тензором, а все конкретные виды измерений будут всего лишь его частными проявлениями!». Я ровным счетом ничего не понял, но ощутил, что наш Юрий маркович сделал какое-то открытие, которое, если не облагодетельствует все человечество, то, по крайней мере, перевернет его, "ключика", судьбу.

Время показало, что я не ошибся. В последующие годы одна за другой выходили монографии «Математические основы автоматизации судовождения», «Комплексирование навигационных измерений», «Теоретические основы автоматизации судовождения», насыщенные такой математикой, которая не всякому специалисту по зубам. Можно было понять, что Ю.М. Филиппову принадлежит математическая разработка рассматриваемых проблем, а его постоянному соавтору – вопросы их технической реализации. Юрий Маркович стал кандидатом, затем доктором технических наук, профессором, заведующим кафедрой высшей математики родного училища…

Кто-то из бывших аспирантов оставил запись в Интернете:

«Юрий Маркович — в училище легендарная личность,  бывший курсант — отчислен был с позором, кажется, за неуспеваемость по математике, затем закончил университет и вот ученым стал — до больших чинов дослужился, в своем же родном училище работал».  Где тут правда, где домысел – сказать с определенностью не берусь.

Еще тот же автор вспоминает, как он поступал в аспирантуру: «А Юрий Маркович на меня насел. "Что такое функция? Что такое аргумент?" — это сейчас курсантам говорю, все так просто, а тогда не знал и этих простых вещей». Да нет, не так уж были и просты эти простые вопросы.

Все знали, что банкеты после защиты диссертации запрещены, но мало кто считался с этим запретом. Впрочем, приличия ради, эту коллективную выпивку стали называть «товарищеским ужином». Так было и в этот раз, после защиты кандидатской моим хорошим товарищем. В тесной ленинградской квартирке собралось нас пять человек: сам соискатель ученой степени, его научный руководитель, два официальных оппонента и я. Одним из оппонентов был мой старый знакомый, «ключик» Юрий маркович. Конечно, тосты были произнесены и за успешную защиту, и за здоровье соискателя, и за профессора – его наставника, и за каждого оппонента в отдельности. С каждым новым тостом под хорошую закуску атмосфера все более разогревалась, собеседники перебивали друг друга, вспоминали прошлое – у нас-то с Юрием Марковичем было что вспомнить: порт Вентспилс, баркентину «Альфа» и ее старшего помощника Бориса Васильевича Веселова, будущего капитана немагнитной шхуны «Заря», с которым они запоздно возвращались с берега. Попутно выяснилось, что мы, тогдашние курсанты, тоже порой возвращались запоздно, но всегда следили, чтобы наши пути не пересекались с путями старших товарищей.

Когда теплота нашего общения достигла высокого градуса, настала очередь хорового пения. Юрий Маркович вел мелодию сильным и чистым баритоном, а вскоре все остальные умокли, предоставив ему возможность солировать, исполняя арии из оперетт:

«Мой любимый старый дед

Прожил семьдесят пять лет…»

Вот и я прожил семьдесят пять лет… А Юрий Маркович хороший был человек. Душевный.

К продолжению